Воспоминания фаворитки [= Исповедь фаворитки ] - Александр Дюма

Через сад мы вернулись во дворец. Все его дворы были заполнены скопищем трусливых и пронырливых каналий, чья злонамеренность и повлекла за собой эту ужасную драму. Десятка два из них, а также из мирных граждан лежали убитыми. Я вошел во дворец. Ступени лестницы были в крови, по ним ползли умирающие; раздавались стоны раненых. Нам удалось запереть все три парадные двери, выходившие на улицу. Рыдания и жалобы невесты Дюфо, этого юного героя, всегда находившегося в первых рядах тех, кто сражался на Пиренеях и в Италии, выходившего победителем из любых переделок, а теперь павшего почти безоружным от руки подлого бандита; отсутствие его матери и брата (любознательность побудила их покинуть дворец, чтобы осмотреть памятники римской старины); ружейная пальба, продолжавшаяся на улицах и у дворцовых ворот; какие-то люди, чьи намерения были неизвестны, заполняющие ближайшие ко входам комнаты обширного дворца Корсини, нашей посольской резиденции, — эти и им подобные обстоятельства делали пережитую нами драму невообразимо жестокой.

Я позвал своих слуг. Трое из них отсутствовали, один был ранен. Я распорядился перенести оружие, которым мы пользовались во время путешествий, в занимаемую мной часть дворца. Чувство национальной гордости (оно оказалось сильнее всех моих резонов) подсказало молодым офицерам план отправиться за телом своего несчастного генерала, чтобы перенести его во дворец. Им это удалось с помощью нескольких верных слуг и благодаря тому, что они избрали обходный путь, хотя и приходилось действовать под огнем подлой и оголтелой римской солдатни, продолжавшей развязанную ею бойню.

Они нашли тело этого славного воина, еще так недавно воодушевленного самым возвышенным героизмом: оно было погребено под кучей наваленных камней — окровавленное, истерзанное, изрешеченное пулями и исколотое ножами…

В шесть часов утра, четырнадцать часов спустя после убийства генерала Дюфо, осады моего дворца, истребления окруживших его людей никто из римлян все еще не явился ко мне от имени правительства, дабы осведомиться о положении дел. Тогда я решил вытребовать мои паспорта и покинуть Рим незамедлительно. Я уехал, перед тем озаботившись о безопасности немногих французов, находившихся в Папской области. Кавалеру Анджолини поручено выправить им паспорта для отъезда в Тоскану, где они найдут меня вместе с офицерами и той частью слуг, что не пожелали меня покинуть с того часа, когда наши жизни подверглись некоторой опасности.

Заканчивая этот рассказ, я полагаю, что нанес бы обиду всем республиканцам, если бы принялся настаивать на необходимости возмездия, которое Франция должна обрушить на это нечестивое правительство, умышленно убивающее послов, которых Республика удостаивает присылать к ним, и генерала, выделявшегося исключительной доблестью даже в такой армии, где каждый солдат был героем.

Гражданин министр, я не замедлю возвратиться в Париж. Как только я приведу в порядок дела, что еще нуждаются в этом, я представлю вам самые подробные сведения относительно римского правительства и выскажу мое мнение о том, какому наказанию надлежит его подвергнуть.

Это правительство не изменяет себе: злокозненное и дерзкое в своих преступных замыслах, оно становится трусливым и приниженным, едва осуществив их. Ныне оно валяется в ногах у посла д’Асары, умоляя его отправиться следом за мной во Флоренцию, чтобы вернуть меня в Рим. О том уведомил меня он сам, этот великодушный друг Франции, достойный обитать в иных краях, где лучше умеют ценить его достоинства и благородное прямодушие.

Жозеф Бонапарт.

Флоренция, 30 декабря 1797 года».

Должна признаться, что всякий раз, завершив описание событий, подобных тем, о каких вы только что прочли, я откладываю перо с чувством удивления. Пристало ли все это мне, легкомысленной женщине, предназначенной согласно природным вкусам, характеру и темпераменту для жизни, далекой от политических интриг, рожденной порхать, словно бабочка или птичка, в мире из шелка и газа, песен и сладостной гармонии? И вот я переношу на страницы моего повествования тяжеловесные отчеты, запятнанные кровью, зовущей народы к войне и отмщению! Не похожа ли я на Венеру — Афродиту, прячущую под маской Немезиды свой нежный улыбчивый лик, глаза, полные трогательных обещаний, уста, созданные для упоительных клятв?

Однако я взялась поведать о событиях, в каких принимала участие, и теперь не могу отступить перед этой попыткой, которую вменила себе в обязанность. Голос моей совести, а может быть, и раскаяния кричит мне: «Вперед!» — и я не смею ослушаться этого зова свыше. Я продолжаю.

Донесение Жозефа Бонапарта произвело в Париже настоящее потрясение. Генерал Бонапарт почитался не только героем, но идолом дня, так что покушение на одного из его братьев воспринималось как ужасное преступление. То было даже нечто большее, чем оскорбление величества, — то было святотатство!

Да вот взгляните хотя бы на письмо гражданина Талейрана, человека, способного служить барометром общественного настроения. Этим посланием он отвечал на донесение Жозефа Бонапарта:

«11 января 1798 года.

Гражданин, я получил Ваше душераздирающее письмо с описанием ужасных событий, произошедших в Риме 8 нивоза. Вопреки всем Вашим стараниям умолчать о собственной роли в событиях этого кошмарного дня, Вам не удалось оставить меня в неведении относительно проявленной Вами высочайшей отваги, хладнокровия и той редкой прозорливости, от коей ничто не может укрыться. Величием своего духа Вы возвысили честь и имя француза. Директория уполномочила меня выразить Вам глубочайшее и живейшее удовлетворение Вашим образом действий. Надеюсь, Вы без труда поверите, что я счастлив послужить посредником для изъявления этих чувств…»

Сначала Директория потребовала наказать убийц; но, то ли по небрежности, то ли оттого, что власти сами были слишком замешаны в этой истории, никто не был отдан под суд или хотя бы обеспокоен каким бы то ни было расследованием. Между тем было известно, что главарь убийц, некий Амадео, щеголяет поясом и шпагой убитого, что священник ближайшего прихода присвоил его часы, а прочие поделили между собой его деньги и одежду.

Тогда Директория приказала генералу Бертье, в отсутствие Бонапарта командовавшему французскими войсками в Италии, двинуться на Рим.

Бертье получил приказ, будучи в Милане, и уже на следующий день отправился в поход. 29 января его авангард достиг Мачераты, а к 10 февраля все соединения уже были у стен Рима. Один из отрядов тут же завладел замком Святого Ангела, который папские солдаты даже не попытались оборонять.

Однако генерал Бертье не позволил войскам продвинуться дальше. Он только известил главарей римских смутьянов, что они могут рассчитывать на его поддержку.

Шестнадцатого февраля, в день двадцать третьей годовщины восшествия Пия VI на римский престол, толпа бунтовщиков наводнила древний forum Romanum[45]и оттуда потекла в направлении Ватикана, где, остановившись под самыми окнами покоев верховного понтифика, принялась кричать: «Да здравствует Республика!»